"Язык поэзии и молитвы – дар свидетельства и богомыслия" Валентин Никитин
Валентин Никитин, д-р философии, академик РАЕН, гл. редактор православного радио «Логос»
эпиграф, посвященнный памяти незабвенной Чаарке Маас:
«И звуков Небес заменить не могли
Ей скучные песни земли» (М.Ю.Лермонтов).
Несколько лет в конце 80-х годов минувшего века мне довелось вести рубрику «Из духовной поэзии» в «Журнале Московской Патриархии» (далее «ЖМП»). Открыть эту рубрику в условиях идеологического диктата атеизма было непросто: христианская поэзия расценивалась тогда как апологетика религии в области культуры. Печатая религиозные стихи классиков и современников в официальном органе Московской Патриархии, для меня было сверх-задачей предотвратить девальвацию понятия духовность, под которым стали подразумевать все, что угодно, кроме духовности как таковой - т.е., кроме спиритуальности.
В те годы в СССР практически не выходило религиозной литературы, и даже в альманахе «Богословские труды» - другом официальном издании Московской Патриархии - было больше церковной истории, нежели богословия и богомыслия.
В этих условиях религиозная Поэзия неожиданно позволяла заговорить о Боге в полный голос, и именно она была способна возвратить понятию духовность его истинное значение.
Ведь сущность духовности - это победа над пространством и временем, над забвением и смертью, приобщение к вечности. И в той мере, в какой поэзия свидетельствует об этом, она обретает язык духовности - дар свидетельства и богомыслия.
***
Хранителем изначального, первичного языка, в котором сохранялась память об утраченном прародителями рае, был народ - как собирательное целое, как некий мистический Адам, совершенный первочеловек. Этот язык в какой-то мере запечатлен в безымянном фольклоре и эпосе.
Литературный язык, в отличие от языка общенародного, обработан великими мастерами, художниками слова. Можно сказать, что это - язык индивидуальных хранителей слова, в древности - пророков, а сегодня - поэтов:
«А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы
В катакомбы, пустыни, пещеры...» -
призывал еще Валерий Брюсов.
Письменный язык – язык фиксированный, он позволяет сохранить памятники религии и культуры. Благодаря этой фиксации, мы обладаем огромными познаниями в области мировых религий, знаем, например, об удивительных верованиях древних египтян. Для них было очевидно: за алфавитом, то есть письменным языком, следует религия; эта простая формула известна с древних времен.
Я не буду сейчас углубляться в сложный вопрос о происхождении языка. Очевидно, что язык – дар Божий, обязывающий человека к творчеству. Все средневековые учения об этом восходят по существу к одному библейскому тексту - 2-й главе книги Бытия, где описано, как Бог привел к Адаму всякого зверя, « и нарек человек имена всем скотам и птицам, небесным и всем зверям полевым» (Быт. 2,19-20).
Общепринятое патристическое толкование соотношения естественного и сверхъестественного в этом акте такое: от Бога - творческая способность и разумность, дарованная Адаму и всему роду человеческому. Посему каждый из нас с момента рождения уже владеет языком в потенции. Актуализация этой способности, которая проявляется в наречении имен и владении именованием - дело самого человека. Язык как средство общения позволяет людям говорить не только друг с другом, но и обращаться с молитвой к Богу; более того - воспевать Бога, возносить Ему хвалу!
Лишение дара речи, дара языка может быть тяжким наказанием Божиим, а его возвращение - актом прощения и милосердия, возвращения Божьего благоволения. Из Писания знаем о многих сверхестественных событиях, связанных с даром речи, ее лишения и обретения. Вспомним историю с праведным Захарией, родителем пророка Иоанна Предтечи. Не случайно конечно исцеление немых - одно из евангельских чудес Спасителя. За праздное слово мы дадим ответ на Страшном Суде. «Смерть и жизнь во власти языка» - сказано в Библии (Притч. 18,21).
Разнообразие языков порождает богатство культур, но в нем же и причина взаимного непонимания между народами и людьми. Сказание о столпотворении, образ разрушенной Вавилонской башни - вот источник этого разделения. Оно преодолевается только в явлении Святой Пятидесятницы, в благовестии Христовом, примиряющем все народы с Богом и друг с другом, то есть – с языка Церкви.
Явление Пятидесятницы неоспоримо свидетельствует, что с самого начала Церковь Христова есть Церковь вселенская, а не национальная.
С чуда глоссолалии начинается Церковь и, быть может, этим чудом и завершится ее земное бытие. А в промежутке - вся человеческая история, с ее наукой и культурой, с ее многообразной словесностью.
***
Уже Аристотель в своем знаменитом трактате «Об искусстве поэзии» указывает на отличие поэтического языка, высокого поэтического стиля, от речи обыденной, от стиля разговорного.
Язык поэзии - это поистине Божественный глагол, Слово с большой буквы, которое, обладая в самом себе ритмом, мелодией и ладом, в отличие от музыки, является воплощенным Смыслом, с его бесчисленными смыслоразличительными обертонами, прямыми и иносказательными, простыми и многозначительными, явными и неявными; поистине, это сам Логос! Через поэзию и ее служителей бесконечная глубина Абсолюта открывается конечному постижению человека. И если возможно найти адекватный язык в искусстве для выражения бесконечного в конечном, чтобы приобщиться к самой вечности, то это будет именно язык поэзии - там, где она незаметно переходит в молитву или колеблется на этой незримой грани. В лучших своих стихах поэты поднимаются до молитвы, которая
исцеляет человеческую душу, врачует и очищает саму атмосферу
вокруг нас. Ибо непререкаемая вера в Бога всесильна, она способна
творить чудеса, изживать любое уныние и малодушие. В наше смут-
ное время поистине чудотворны такие поэтические молитвы.
исцеляет человеческую душу, врачует и очищает саму атмосферу
вокруг нас. Ибо непререкаемая вера в Бога всесильна, она способна
творить чудеса, изживать любое уныние и малодушие. В наше смут-
ное время поистине чудотворны такие поэтические молитвы.
Сердце человеческое - орган Богопознания, а сердце поэта – безусловно и по преимуществу, и не это ли лучшая из привилегий?.. Поэт - служитель Божий, призванный к своего
рода миссионерству. Суть его миссионерства - пробуждать совесть, то есть весть свыше, откровение в душе человека о собственной неправде, о Боге и мирах иных. Другими словами, прибегая к терминологии Даниила Андреева, это есть дар вестничества, позволяющий почувствовать сквозь образы искусства
высшую, Божественную правду и свет.
рода миссионерству. Суть его миссионерства - пробуждать совесть, то есть весть свыше, откровение в душе человека о собственной неправде, о Боге и мирах иных. Другими словами, прибегая к терминологии Даниила Андреева, это есть дар вестничества, позволяющий почувствовать сквозь образы искусства
высшую, Божественную правду и свет.
Там, где поэзия переходит в молитву, преодолевается противоположность познающего и познаваемого, - точно так же, как преодолевается граница между символом и символизируемым. В своей работе "Макрокосм и микрокосм" (1922 г.) священник Павел Флоренский развивает концепцию "идеального сродства", взаимо-
связанности и взаимообусловленности мира и человека:
"Человек есть сумма мира, сокращенный конспект его;
мир есть раскрытие Человека, проекция его". Раскрывая
эту идею, отец Павел опирается на верования и символы многих народов и различных мировых религий, выявляет общечеловеческий духовный опыт, который вошел в сокровищницу Православия и получил в нем церковное развитие.
связанности и взаимообусловленности мира и человека:
"Человек есть сумма мира, сокращенный конспект его;
мир есть раскрытие Человека, проекция его". Раскрывая
эту идею, отец Павел опирается на верования и символы многих народов и различных мировых религий, выявляет общечеловеческий духовный опыт, который вошел в сокровищницу Православия и получил в нем церковное развитие.
Начиная с Тертуллиана, духовная традиция Единой Неразделенной Церкви на протяжении столетий развивает глубокую мысль об аналогии и взаимоотображении мира и человека. К ней обращаются святые Григорий Нисский и Григорий Богослов, Василий Великий и Иоанн Дамаскин.
Проводя аналогии между числом и словом, можно ис-
пользовать параллель между точкой и корнем слова. Корень-бутон раскрывает в многоугольнике-символе (понятии, термине) свои многозначные смысловые потенции, очевидные для поэтической интуиции. Символ - это термин из духовного мира. Язык поэзии это язык символов.
пользовать параллель между точкой и корнем слова. Корень-бутон раскрывает в многоугольнике-символе (понятии, термине) свои многозначные смысловые потенции, очевидные для поэтической интуиции. Символ - это термин из духовного мира. Язык поэзии это язык символов.
Тот самый невещественный свет, который открыва-
ется душе подвижника, восхищенной от земли к Небу, открывается и поэту в состоянии подлинного вдохновения.
ется душе подвижника, восхищенной от земли к Небу, открывается и поэту в состоянии подлинного вдохновения.
В этом аспекте поэзия имеет своей целью, хотя и не всегда ясно осознаной, проникновение в высшую реальность, ее созерцание и постижение. Отсюда близость поэзии к религии, — и не случайно они сопутствуют друг другу с незапамятных времен. Не случайно многие душеспасительные мысли и мудрые назидания святых отцов и учителей Церкви облечены в поэтическую форму. Достаточно вспомнить имена великих христианских гимнографов, творивших еще в эпоху Единой и Неразделенной Церкви - святителя Амвросия Медиоланского, преподобных Иоанна Дамаскина и Романа Сладкопевца, а в более позднее время, уже после разделения - преп. Симеона Нового Богослова. Творчество названных выше христианских гимнографов являются воплощением настоящего исповедничества: богомыслие молитвы облечено здесь в наиболее художественную, совершенную и гармоническую форму. Не случайно А.С. Пушкин сближает эти понятия: «Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв».
Теоретики символизма преувеличивают, когда утверждают, что поэзия и молитва — одно и то же. Но поэзия в своих лучших проявлениях, безусловно, близка молитве; как и подлинная молитва немыслима без поэзии. Самым убедительным, пожалуй, свидетельством этого служит Библия, я имею в виду, прежде всего, Псалтирь и Песнь Песней.
Более того, язык поэзии глубоко мистичен. Слово мистика имеет для меня некий притягательный ореол и отнюдь не являются бранным, как это наблюдается сейчас, к сожалению, у некоторых православных неофитов. В противоположность рассудочной схоластике, рационализму как таковому, мистика указывают путь постижения Бога не в логических рассуждениях, а в сверхразумном созерцании и чувстве, в просветленном уме и одухотворенном сердце. Источником христианской мистики являются, прежде всего, поучения Самого Христа, затем евангельские тексты, в первую очередь, св. Апостола Иоанна Богослова, далее творения св. Дионисия Ареопагита.
Не следует смешивать или, тем более, отождествлять мистику с фольклорным магизмом и оккультным операционализмом. Православный исихазм, традиция умной молитвы - чистейшей воды мистика.
Кант, - как справедливо считал Н. А. Бердяев, - был великим охранителем границ опыта, врагом мистики, «закрепителем устойчивости физического плана, как предмета науки». Между тем, подлинное познание солнечно и бесстрашно, оно проницает самые глубокие и потаенные недра бытия, не страшась духов природы и тайн космоса. Путь такому познанию открывает именнно поэзия, ее сокровенный и умонепостигаемый язык, благодаря которому мы можем почувствовать тайну мировой гаромонии и всеобщей одухотворенности. Как сказал поэт: «всё во мне, и я во всём».В этих словах дышит то, что на философском языке можно назвать «чувством всеединства» или «космическим сознанием».
Вот почему язык поэзии помогает нам преодолеть рецидивы материализма как философии, признающей субстанциальность материи. Такое понимание сегодня, увы, проникло и за церковную ограду, но оно должно быть преодолено новым, обновленным христианским сознанием. Ибо материя не субстанциальна, а функциональна, она есть лишь состояние бытия, требующего просветеления и преображения. Язык поэзии уже здесь, в посюстороннем мире, в земной юдоли дает нам драгоценную возможность такого просвтеления и преображения.
Конечно, нам нельзя познать абсолютную истину. Но мы, по милости Божией, можем приближаться к ее познанию - в акте интуитивного постижения, через творческое вдохновение и молитву. И здесь религиозная поэзия бесценна и незаменима.
В реальной жизни религиозная поэзия - является проявлением личного, сугубо индивидуального исповедничества и свидетельства. В стихах ощутимо живое биение сердца, вдохи и выдохи человеческой души, голос совести, - как вести о Горнем, свидетельстве о Боге. В этой удивительной сфере, через поэзию, возможен приход в церковную ограду людей, которые были за пять минут до того далеки от Церкви. Таким образом, поэзия имеет высочайшее, можно сказать, миссионерское предназначение, она может выступать в роли катехизатора и подводить к крещенской купели.
Пути Господни неисповедимы. Многие христиане идут испытанной стезей иноческого подвижничества, предаваясь аскезе; другие же поднимаются на сияющий Синай царским путем, не отрешаясь от земных благ и красот, восхищаясь благостью Творца и славя Его благодеяния. Художники по натуре, они получают откровение Добра через любовь к Красоте, языком молитвы становится для них язык поэзии. В неисчерпаемом стремлении постигать внутреннюю суть вещей поэты простирают свои взоры за пределы земных горизонтов.
Среди русских поэтов в этом ряду Державин и. Жуковский, А. К. Толстой и Тютчев, К. Случевский и Вяч. Иванов, Волошин и Пастернак, А. Белый и О. Мандельштам. Дар поэтического ясновидения и является даром свидетельства и богомыслия. На языке поэзии возможны откровения чистого разума, повергающего на колени пред Богом, но не ниц, а воздевая очи горе… Говоря словами архиепископа Сан-Францисского Иоанна (Шаховского), это «разум гимнологический ... повенчанный с глубиною сердца небесным браком, единством воли и откровений».
Известно замечательное определение православия как "умной
красоты", свидетельствующей о горнем мире, которое дал протоиерей Сергий Булгаков. Об этой "умной красоте" и свидетельствует поэт:
красоты", свидетельствующей о горнем мире, которое дал протоиерей Сергий Булгаков. Об этой "умной красоте" и свидетельствует поэт:
«...В каждом шорохе растенья
И в каждом трепете листа
Иное слышится значенье,
Видна иная красота»!
(А.К.Толстой)
И в каждом трепете листа
Иное слышится значенье,
Видна иная красота»!
(А.К.Толстой)
Подлинные поэты обладают огромным личным религиозным опытом, опытом самой высокой духовной пробы — тем опытом, которому, например, Алексей Константинович Толстой, учился у оптинских старцев. Заслуживает внимания то обстоятельство, что он посетил Оптину пустынь раньше, чем Лев Толстой и Достоевский, Константин Леонтьев и Владимир Соловьев. Останавливаясь в Козельске, он любил приходить в Оптину пешком, это было для него настоящее паломничество. Не отсюда ли упоительные картины природы из поэмы "Иоанн Дамаскин":
«Благословляю я свободу
И голубые небеса!
… И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду»!
И голубые небеса!
… И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду»!
По милости Свыше, истинному художнику, какими бы «зигзагами» он не двигался в жизни, в какие бы ее бездны не заглядывал, дозволено заглянуть и в тайну Божьего творения, в то «сокровенное горнило», где действуют Начала и дышат Первообразы. Вот почему нам не кажется дерзостью, если поэт, поистине с горней высоты, благословляет всю природу — и небеса, и звезды...
Не случайно святые отцы и подвижники рекомендовали новоначальным инокам, чтобы тем избавиться от маловерия, почаще созерцать красоты природы, свидетельствующие о величии Творца. Именно на языке поэзии мы находим самые величественные описания природы, в которых ощущаем присутствие Божие. Именно этот язык является лучшим лекарством против маловерия, потому что в нем дышит самое живое, сердечное свидетельство, дар созерцания и богомыслия.
Подобное свидетельство, быть может, равновелико свидетельству иноков, взыскующих Горнего Града, восходящих от совершенства к совершенству, согласно ступеням "Лестницы" Иоанна, игумена Синайской горы. На пути духовного восхождения поэт также испытывает "невидимую брань", борется с обставшими его искушениями и приражениями злых духов, — борется и с
помощью благодати Божией побеждает в своем творчестве, когда создает шедевры. Так разрешается дилемма, которая представлялась умственному взору Николая Бердяева, сравнивавшего гениальность и святость, Пушкина и преп. Серафима Саровского в своей книге «Смысл творчества или опыт оправдания человека» (1916). Подлинная гениальность, на мой взгляд, служит святости и ею вдохновляется.
помощью благодати Божией побеждает в своем творчестве, когда создает шедевры. Так разрешается дилемма, которая представлялась умственному взору Николая Бердяева, сравнивавшего гениальность и святость, Пушкина и преп. Серафима Саровского в своей книге «Смысл творчества или опыт оправдания человека» (1916). Подлинная гениальность, на мой взгляд, служит святости и ею вдохновляется.
И даже Эрос понимается поэтом как влюбленность в богодарованную жизнь, жажду целокупной полноты, томление по высшему идеалу — святости. Вот почему любовь к женщине в ее высшем проявлении — это, действительно, любовь к "возлюбленной о Господе". Именно этот культ неоплатонического христианского Эроса побуждает поэта [А.К.Толстого] к таким удивительно проникновенным строкам:
«Пожди еще — неволя недолга, —
В одну любовь мы все сольемся вскоре,
В одну любовь, широкую, как море,
Что не вместят земные берега».
В одну любовь мы все сольемся вскоре,
В одну любовь, широкую, как море,
Что не вместят земные берега».
Высшая Божественная Любовь "движет солнце и светила" у Данте, воодушевляет Петрарку, открывается Гете и Шиллеру, постигается Тютчевым и Пастернаком.
«Торжество вечной жизни — вот окончательный смысл вселенной. Содержание этой жизни есть внутреннее единство всего, или любовь, ее форма — красота, ее условие — свобода", — с гениальной ясностью определяет глубинный пафос поэзии Вл.Соловьев.
Язык поэзии помогает выйти в иное измерение, он сродни пафосу жаворонка, который утверждает свою песнь дыханием и сердцебиением, а своей песнью славит весну и солнце, - «весну священную»…
Именно язык поэзии может лучше всего показать таинственное перерождение человеческой души от ее соприкосновения со святыней, т.е. живописать настоящее чудо – «тихое чудо» по выражению архиепископа Иоанна Шаховского (прекрасного поэта, известного под псевдонимом «Странник»).
Язык поэзии не только пророчествует о Божием Суде, но и возвещает Господне милосердие, которое безгранично и может быть явлено даже самому закоренелому грешнику. Грузинский святой X века преподобный Иоанн-Зосима трогательно полагал, что Страшный Суд совершится на грузинском языке, потому что его родной народ наиболее сострадательный и милостивый.
Мы не знаем конечно, это Тайна Божия, на каком ментальном уровне, на каком духовном эсперанто совершится Господень Суд. Но по своей проникновенности и мудрости, по своей ослепительности, которая как молния от края и до края, это, безусловно, будет язык поэзии.
Tjaarke Maas "Valentin Nikitin"
